Время и мы. № 141 (1999)

СОДЕРЖАНИЕ

ПУТИ ДЕМОКРАТИИ. АЗБУЧНЫЕ ИСТИНЫ

• Лев АННИНСКИЙ. Liberté, Égalité, Fraternité

РОССИЯ СКВОЗЬ ПРИЗМУ ЛИТЕРАТУРЫ

• Виктория ПЛАТОВА. Берег
• Фридрих ГОРЕНШТЕЙН. Фотография
• Сергей ОВЧИННИКОВ. Разговоры с собой
• Владимир КОРНИЛОВ. Обычное время
• Григорий ВИХРОВ. Горький трилистник

ВЛАСТЬ, ОБЩЕСТВО И СВОБОДНЫЙ РЫНОК

• Б. БОРИСОГЛЕБСКИЙ. Массовое сознание россиян: реальность против мифов
• Владимир ШЛЯПЕНТОХ. Демократия минус равенство
• Джордж СОРОС. Капиталистическая угроза
• Анна ГЕРТ. Российская демократия и разбойный капитализм
• Дмитрий БЫКОВ. Потеря квалификации

ЗАПАД - ВОСТОК

• Валентин ЛЮБАРСКИЙ. Меж Невой и Гудзоном

КРИТИКА И КУЛЬТУРОЛОГИЯ

• Игорь ЗОЛОТУССКИЙ. Вместо реквиема
• Илья СЕРМАН. Мера времени Бориса Слуцкого
• Борис СУШКОВ. Лев Толстой как зеркало русской реакции

О ПРОШЛОМ И НАСТОЯЩЕМ

• Андрей СЕДЫХ. Парижские встречи

ПЕРЕВОДЫ И ПУБЛИКАЦИИ

• Сказание об истребленном еврейском народе

ВЕРНИСАЖ «ВРЕМЯ И МЫ»

• Об одном наивном художнике и его взгляде на мир. Рисунки Юрия Фролова

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ ИЗУЧЕНИИ ЯЗЫКОВ ИЗ СТАТЬИВАЛЕНТИНА ЛЮБАРСКОГО

…дочь Толстого Александра говорила Набокову вскоре после его прибытия в Америку, что американцы «малокультурные, доверчивые простаки». Сам же Набоков всего через год после этого советовал новоприбывшему Герману Гессену общаться для усвоения «более высокой и разносторонней американской культуры с американцами и держаться подальше от своих». Они просто имели в виду разные вещи.
Мой культурный уровень, если говорить о художественной культуре, практически не изменился в Америке, и готов признать, что он всегда был довольно средним. Если же, однако, говорить об аналитической культуре, вкус к ней развивался у меня всю жизнь, но только здесь я попал в нормальную для этого среду. Дело в том, что в России аналитической культуры всерьёз не было никогда. Не от того, разумеется, что мы не способны к ней, а — не позволяли. Начавшись в гостиных, она, вынужденно, так на застольно-литературном уровне и оставалась.
Самое поразительное проявление какого-то особого сродства их культуры моему нутру пришлось на самое важное в эмиграции — язык. Только утрачивая его, начинаешь понимать, что это самое важное в жизни. Только тогда ощущаешь точность выражения Ницше «язык — здание бытия». Это и полноценная связь с людьми, и средство независимости от них, и совершенно непонятно, почему за все двести лет нашей литературы никто из наших литераторов ни о чем таком не обмолвился. И не надо мне говорить: «они знали языки». Я уже давно свободно, как у нас говорили, владею английским, но знаю, что по-настоящему никогда не буду им владеть. Даже полуфранцуз Тургенев брал француза переводить свои книги с русского. Потому «свободный и могучий», что только в нём он был по-настоящему свободен. Даже «англо-американец» Набоков не брался переводить себя первые годы в Америке. А когда взялся, говорили «это не английский английский, а набоковский». Но это всё тонкости — попутно зацепил, речь же веду о настоящем плене безъязыкости, в котором почти все оказываются по приезде. С утратой языка утрачиваешь себя. Это как постоянное удушье! И бьёшься со всякими учителями и пособиями, и никакого движения не ощущаешь. Меня выволокло из той ямы телевиденье. Сначала оно только угнетало: шум, треск, мельтешение, ничего не понимаешь. Но постепенно обнаружил я у них серьёзные дискуссионные программы. И даже через смутное понимание сразу поразила манера: не красноречие, не споры, как у нас, а спокойный, вдумчивый разговор. И неведомый у нас психологизм, и рациональность в самых, казалось бы, иррациональных вещах, и так заворожило это всё меня, будто вновь школьником в классе любимого учителя почувствовал себя. Искал эти программы, как наркотик, каждый день. И так сквозь щелку понимания тянулся к экрану, что, вовсе не думая о языке, не заметил, как постепенно щелку ту расширял и за 5-6 месяцев впитал с их разговорами и их английский. Что за этим какая-то моя специфически нутряная связь, иллюстрируется, я думаю, тем, что никто, кому я годами потом советовал этот метод, ничего подобного от него не смог получить. Вот Бестужев-Марлинский — тот, похоже, получил. Настоятельно советуя Пушкину учить английский (в письме в Михайловское), он писал: «...я с жадностью глотаю английскую лит-ру и душой благодарен английскому языку — он научил меня мыслить...».