Время и мы. № 113 (1991)

СОДЕРЖАНИЕ

ПРОЗА

• Зиновий ЗИНИК. Дорога домой
• Андрей КУТЕРНИЦКИЙ. Без любви

ПОЭЗИЯ

• Елена АКСЕЛЬРОД. На языке родном
• Михаил КРЕПС. Природу пробуем на вкус
• Леопольд ЭПШТЕЙН. Хрестоматийный снег

ПУБЛИЦИСТИКА. СОЦИОЛОГИЯ. КРИТИКА

• Лев АННИНСКИЙ. И как с ней бороться?
• Андрей КОЛЕСНИКОВ. Пресса партийного будуара
• Юрий АЙХЕНВАЛЬД. Как убивали "Дракона"
• Ю. КАГАН. Феномен Розанова

ИЗ ПРОШЛОГО И НАСТОЯЩЕГО

• В. ЛЕМПОРТ. Эллипсы судьбы
• Яков СИМКИН. Богров и Столыпин

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

• „Революционер, трибун, бизнесмен". Из переписки Л. Б. Красина
• Письма Ирины Михайловой
• Заседание перед убийством

ПОЧТА РЕДАКЦИИ

• Э. ШТЕЙН. „Не бейте меня, я лежачий!"

ВЕРНИСАЖ «ВРЕМЯ И МЫ»

• „Мир, в котором жил мальчик Мотл" — творчество Григория Ингера

ФРАГМЕНТ ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ В. ЛЕМПОРТА

Величие Станиславского лет этак через шесть-восемь открыл мне Аркадий Белинков, ученик седьмого класса „Б", а я был учеником седьмого класса „В" 125 средней школы города Москвы.
Мы идем по проезду Художественного театра.
- Вон Станиславский! - шепнул мне Белинков.
- Где? - спросил я, вспомнив про кожаный диван.
У портала театра стоял огромный пожилой человек, напоминающий по расцветке и значительности лебедя. Он был в белом плаще, белые волнистые волосы развевались по ветру, темнели лишь кустистые брови. Объемные сочные губы были сложены в полуулыбку, и, как уже говорилось, наводили на мысль, что он только что съел нечто вкусное.
Мы „протыривались" зайцами в Художественный театр и смотрели все, что тогда шло. А тогда играли Качалов, Москвин, Тарханов, Книппер, Тарасова.
Когда мы возвращались домой, Аркадий мне пространно разъяснял систему Станиславского и противоположную ему систему новатора-революционера Мейерхольда.
„Протыривались" и в его театр. Давали „Горе от ума". Сцена показалась мне несколько голой, но актеры понравились, постановка была оригинальной.
Чацкого играл совсем еще молодой Евгений Самойлов. Среди актеров были и Игорь Ильинский и Мартинсон. Но, к сожалению, больше ничего посмотреть не удалось.
В следующий раз, когда я пришел к Аркадию на Тверской бульвар, он открыл мне дверь бледный, испуганный, с тоской в черных еврейских глазах. Он сказал шепотом (тогда у стен были уши, прошел процесс 1937 года, на бульварах у газетных стоек люди читали списки расстрелянных, никто не чувствовал себя в безопасности и разговаривали шепотом): - Произошло ужасное. Вчера на квартире Мейерхольда в Брюсовском переулке была зверски убита Зинаида Райх, его жена. Это сигнал!
Через какое-то время, установить которое сейчас трудно (все остается лишь в слабой памяти людей, один за другим уходящих в небытие), закрыли Театр имени Мейерхольда, который располагался в нынешнем Театре имени Ермоловой. Впрочем, и Театр миниатюр здесь давал когда-то спектакли.
Вскоре трагедия завершилась. Мейерхольд был арестован и навсегда исчез.
Впрочем, мы о нем услышали еще раз. В этот ужасный момент еще одна судьба пересеклась с судьбой Мейерхольда.
В нашем классе, теперь уже в 9-м „В", был ученик по фамилии Греков. Имени его никто не знал, все звали его „Греков". Он был старше нас, ужасно худ, щека сходилась с щекой, злой курильщик. От него так пахло табаком, что близко к нему было лучше не подходить.
Вдруг он перестал ходить на занятия. Полгода о нем ни слуху ни духу, а так как товарищей и друзей у него не было, никто особенно не был обеспокоен.
И вот он снова возник в классе. Вновь появился всем безразличный человек и сказал фразу, которая привлекла всеобщее внимание:
- Я был арестован и сидел на Лубянке в одной камере с Мейерхольдом.
Мы добивались подробностей, но он говорил:
- Что я могу о нем сказать? Он все время лежал на койке лицом вниз.