Время и мы. № 146 (2000)

СОДЕРЖАНИЕ

ГАЙД-ПАРК ТРЕТЬЕГО ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ

• Что век грядущий нам готовит?

ПРОЗА

• Борис ХАЗАНОВ. Праматерь
• Борис РАХМАНИН. Три рассказа
• Владимир ФРИДКИН. В России и за границей

ПОЭЗИЯ

• Лариса МИЛЛЕР. Наум БАСОВСКИЙ. Былые мифы провожая
• Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ. Мир - духа отраженный свет
• Ирина МАШИНСКАЯ. Ведь ты один, как никогда

СОВРЕМЕННЫЙ МИР

• Дмитрий БЫКОВ. Антикоммунист
• Вадим ДУБНОВ. Этюд о евреях
• Виктор ПЕРЕЛЬМАН. Русское нашествие и новый Израиль
• Рабби Адин ШТЕЙНЗАЛЬЦ. Кто мы: трагические актеры или самобытная нация?

ВЛАСТЬ, ОБЩЕСТВО, СВОБОДНЫЙ РЫНОК

• Андрей НУЙКИН. Реквием по перестройке
• В. АЛЕКСАНДРОВСКИЙ. Предвыборный гамбит Бориса Ельцина
• Владимир ШЛЯПЕНТОХ. Россия и Моника Левински

ИЗ ПРОШЛОГО И НАСТОЯЩЕГО

• Аркадий ЛЬВОВ. Разговоры с Симоновым

ВЕРНИСАЖ

• Пятое лицо Уинстона Черчилля

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ АРКАДИЯ ЛЬВОВА

В 1969-м году Одесса отмечала свое 175-летие. Праздничная кампания, затеянная хозяевами города загодя, обернулась настоящим шабашем, венцом которого, как намечалось, должно было стать низвержение памятника герцогу Ришелье у Потемкинской лестницы и установка на его месте памятника генералиссимусу Суворову, по партийной версии подлинному основателю Одессы.
Увы, свидетельствам самого генералиссимуса ревнители отечественной славы из секретарских кабинетов обкома партии придавали так же мало значения, как и всяким другим свидетельствам истории.
Я обратился к Валентину Катаеву с просьбой заступиться за Дюка — одесситы называют герцога Ришелье на французский манер «Дюк» — и за историю родного города.
Катаев внимательно выслушал меня и сказал:
— Если надо, чтобы кто-нибудь считался основателем Одессы, так пусть это лучше будет Суворов, чем кто-нибудь другой.
— Валентин Петрович, но есть же история.
— Что значит история! — вскинулся он. — Нет никакой истории, есть память людей о событиях, у каждого по своему.
Воротясь из Переделкина, где у меня была встреча с Катаевым, я позвонил Симонову, рассказал о разговоре, какой там произошел, и закончил просьбой:
— Константин Михайлович, вы автор поэмы «Суворов», в сорок первом году были военным корреспондентом в осажденной Одессе. Помогите.
— Давайте, — сказал Симонов, — садитесь в метро, приезжайте.
Я приехал. Сели за стол, он налил кофе, кивнул головой:
— Рассказывайте.
Рассказ получился длинный, с экскурсами в российскую историю конца XVIII века, приобретая слишком лирическое направление. Надо как-то повернуть к главному. Симонов, должно быть, заметил это и резко, по своему обыкновению, прервал:
— Короче, давайте ближе к делу. Что вы предлагаете? У вас есть план?
Никакого плана у меня не было. Я представлял себе, что Симонов напишет статью, очерк, опубликует в «Правде» или «Известиях», на худой конец, в «Литературке», а дальше все завяжется само собой.
— Нет, — сказал Симонов, — это не годится. Я вижу, вы не продумали. Тут нужно коллективное письмо историков, литераторов, деятелей культуры. Начинать надо с историков. Вы знаете академика Державина? Не знаете. Обратитесь к нему. Сошлитесь на разговор со мной. Приготовьте заранее текст. Державин скажет, к кому еще он рекомендует обратиться. Когда подпишут историки, приходите ко мне: я подпишу.
Ни к Державину, ни к другим академикам-историкам я не обратился. Идея коллективного письма историков, литераторов, деятелей культуры была неприятна мне, хотя бы и по такому делу, где требовалось отстоять подлинную историю моего родного города.
Вскоре в «Неделе» появился мой очерк «Одесские катакомбы», а затем в одесской газете «Знамя коммунизма» — набранное едва заметными буквами сообщение, что Комитет по геодезии и картографии при Совете министров СССР объявил памятник Ришелье в Одессе «под охраной закона».