Время и мы. № 135 (1997)

СОДЕРЖАНИЕ

ПРОЗА

• Йорам КАНЮК. Повесть о тете Шломцион Большой
• Борис НОСИК. Три рассказа

ПОЭЗИЯ

• Александр АЛЕЙНИК. Другое небо
• Сергей ШАБАЛИН. В мерзлоте между раем и адом
• Александр РИХТЕР. Я тут живу вдали от вече

РОССИЯ НА ПЕРЕПУТЬЕ

• Дмитрий БЫКОВ. Геноцид

Документ с комментариями

• Сексоты для демократов

ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА

• Лев АННИНСКИЙ. Барды

ВЗГЛЯД

• Евгений МАНИН. Ненависть рождает ненависть

ИНТЕРВЬЮ «ВРЕМЯ И МЫ»

• Арон КАЦЕНЕЛИНБОЙГЕН. Капитализм: угроза для современного общества?

ИЗ ПРОШЛОГО И НАСТОЯЩЕГО

• Мирон РЕЙДЕЛЬ. Черные дыры
• Алекс БОРИСОВ. В Москву! В Москву! На самую середину!

ВЕРНИСАЖ «ВРЕМЯ И МЫ»

• Юрий ГРАЧЕВ. Художник сам по себе

ФРАГМЕНТ ИЗ «ЧЕРНЫХ ДЫР»

      Я попытался взобраться на верхние нары, но руки, не находя упора, скользили по склизким доскам, а приступки, набитые когда-то на стойки, отваливались, едва касался их сапогом. Нижние нары, насколько можно было их рассмотреть при свете спички, покрывали черный мох и слизь совершенно непонятного цвета, с белыми разводами. Казалось, ляжешь на них, сразу провалишься, как в трясину. У входа нары, возможно, посуше, но хотелось лечь именно здесь, в середине барака.
      Наконец, высветил: как показалось, не такие уж страшные были эти нары. Наглухо застегнув брезентовку, натянув капюшон и предварительно пошуровав по настилу прикладом ружья, вполз на нижние нары. Верхние нары совсем заслонили оконца. Локти упирались в боковые борта, и руки пришлось скрестить на груди. Так, наверное, лежат в гробу...
      Достал из брюк коробок оставшихся спичек, осветил серые волглые доски верхнего яруса. На стыках — белые, с черной каймой, разводы плесени. И вдруг увидел: что-то написано. Вот они, следы! Вот список! Это же фамилии тех, кто, сменяя друг друга, лежали в этом гробу. Некоторые фамилии нацарапаны, иные выведены чернильным карандашом. Буквы, хоть и расплылись от сырости, но прочесть можно было. Посветил под нарами справа — сплошь фамилии, под нарами слева — то же самое.
      Спичка обожгла пальцы. Зажег новую. Приказав себе — «запоминай» — стал читать: «Н. С. Коржев; инженер Матвей Бравин; протоиерей Савватий (С. И. Михайлов); муромский крестьянин Егор Незлобин; профессор педиатрии Соломон Гольдберг; Комкор Иван...» Опять обжег пальцы. И несколько раз обжигал.
      Фамилии Комкора не разобрал, не разобрал еще несколько фамилий. Но прочел потрясшую меня переписку двух фанатиков, а может быть, сумасшедших: «Братья по партии! Сталин — предатель нашего дела. Судите его. Да здравствует дело Ленина! Член ВКП(б) с 1898 года Палин». «Да здравствует Сталин! Да здравствует Коминтерн! Смерть предателям — троцкистам и бухаринцам! Эрих Краузе»...
      Последняя спичка погасла. Жаль, не было с собой фонаря: можно было бы вычислить, сколько их, бывших комкоров, крестьян, священников, детских врачей прошли через эти гробы в те безымянные могилы с черными номерами на столбиках.
      Долго лежал с закрытыми глазами, пока не почувствовал, что задыхаюсь, а брезентовая куртка на спине намокла.
      Во втором бараке все было так же. Уезжала в темноту печка-паровоз, мерцал пунктир тусклых окошечек, уходили во мрак двухэтажные нары, только выстланные не досками, а толстыми жердинами и без перегородок. Видно, тут лежали вповалку.
      Вернулся к калитке, за которой виднелось кладбище со столбиками, похожими на те, что ставят лесники, помечая квадраты, или на геодезические репера. До сих пор не могу понять, зачем сохраняли эти кладбища? Для отчетности что ли? Для устрашения? И опять возникло ощущение, что смотрю спектакль театра абсурда. Только никак не мог понять логическую линию, основную мысль постановки. Зачем? Для чего?