Время и мы. № 89 (1986)

СОДЕРЖАНИЕ

ПРОЗА

• Михаил ЖВАНЕЦКИЙ. Светлые проблемы темной личности
• В. С. ЯНОВСКИЙ. Двойной Нельсон

ПОЭЗИЯ

• Владимир ВИШНЯК. Израильская сюита

ПУБЛИЦИСТИКА. СОЦИОЛОГИЯ. ПОЛИТИКА

• Петр ВАЙЛЬ, Александр ГЕНИС. Made in USA
• Виктор ПЕРЕЛЬМАН. О Германе Гессе, космической катастрофеи честном бизнесе
• Владимир ШЛЯПЕНТОХ. Американский динамизм. Письмо в Россию
• Юлий НУДЕЛЬМАН. Кровопролитие в медицине. Личное свидетельство
• Владимир СОЛОВЬЕВ, Елена КЛЕПИКОВА. Как управлялась империя со смертного одра
• Ефим ЭТКИНД. 1946 год: крушение надежд

ИЗ ПРОШЛОГО И НАСТОЯЩЕГО

• Григорий СВИРСКИЙ. Подпольная группа "пики", или как меня вербовали
• Владимир БУРЦЕВ. "Сионские мудрецы" и русские антисемиты

ВЕРНИСАЖ "ВРЕМЯ И МЫ"

• Поезд "Нью-Йорк — Бельцы". Леонид Пинчевский

ИЗ РАССКАЗА ГРИГОРИЯ СВИРСКОГО

В шесть утра меня должны были расстрелять без всякого суда и следствия. Но что было в эту ночь и как я ушел от смерти, об этом читатель узнает позже, а пока расскажу, как служил под командованием инженер-капитана Конягина возле "аэродрома подскока".
Лично я его просто ненавидел, особенно после того, как он послал меня притащить к самолету баллон со сжатым воздухом, весом девяносто килограмм. У меня не было сил даже оторвать баллон от земли, поэтому я толкал его валенком, катил, волочил по снегу, а когда, задыхаясь, доволок, то услышал желчный голос Конягина:
— Ну этого только за смертью посылать!
Я жестоко в те дни обморозился, раздутые черные щеки лупились, опухшие уши были, как у слона... Вот тогда-то, на другой или третий день, и произошел этот самый случай.
Один наш "кукурузник" приземлился на ледяном поле, как раз между немецкими позициями и нашими. Летчика немцы тут же скосили из пулемета, а самолет, который вроде бы уцелел, было приказано вытянуть к своим. Операцией командовал сам инженер-капитан. О том, как на морозе под шквальным немецким огнем тащили "кукурузник" и как уже перед самым нашим окопом он наткнулся на мину и взорвался, можно написать особый рассказ. Но даже не это, а другое меня поразило в ту ночь. Вытаскивая самолет, мы наткнулись на гигантское поле, усыпанное трупами советских солдат — юнцы, почти мальчики, стриженые, в валеночках — видно, все были уложены с первого боя. Что это? Откуда эта гора трупов?
Когда наш "кукурузник" загорелся, пехотный майор, сопровождавший нас с двумя автоматчиками, зазвал нас к себе в землянку, чтобы не прикончило всех шрапнельным огнем, и рассказал такую историю. Собственно, тогда я расслышал только половину. Говорил майор Конягину, а тот уже, когда мы вернулись, пересказал все нам. Сели, как обычно, в перевернутый ящик. Разожгли железную печурку. Топили, в основном, листовками, которые тоннами присылали из политотдела. Листовки призывали немцев сдаваться в плен. Но какой там плен? Единственно, на что годились они, — это на топливо. Правда, топливо было превосходное: дым шел белый, почти невидимый. Так что за все это время нас ни разу ни артиллерия не накрыла, ни пикировщик не взорвал.
Под треск горящих листовок и начал Конягин свой рассказ. Он понизил голос до шепота, но все равно его сиплый шепот был слышен так же, как если бы инженер кричал. Шепот, по сути, и был криком. Этот шепот-крик я помню и по сей день.
Все произошло из-за маленькой, расположенной на горе деревушки; была она никакой ни Ельней, никаким стратегическим пунктом, а так — десятка три-четыре полуразваленных изб.
Взяли эту деревню сходу на рассвете, в ходе общего наступления. Доложили, как положено, в дивизию, те — в 20-ю армию генералу Власову. Власов, естественно, — командующему фронтом Жукову, а тот — Сталину. Сталин передвинул на карте флажок: взят еще один пункт на московском направлении. И никто не ожидал, что немцы, подтянув неожиданно танки, с боем возьмут деревушку обратно. Наши, конечно, в контратаку, да — где там! Из роты вернулись трое, один сошел с ума, другой в одном валенке. Ну и закрутилось колесо в обратную сторону. Вначале доложили о случившемся в дивизию, затем в армию. Дело дошло до Жукова — ему-то еще решились сообщить. Но дальше застопорилось. Не мог же он доложить об этом Сталину, если флажок был уже передвинут. Высоту надо было вернуть любыми силами. Любыми жертвами.
Вот так и появился приказ Жукова бросить на нее две свежих пехотных дивизии.
Были это новобранцы из Сибири, которые только еще разгружались в Волоколамске. Необстрелянные. Без артподготовки. Без танков. Посадили на грузовики, как были без ничего и бросили в бой. Немцы косили их сотнями, тысячами — тысячу за тысячей. Но приказ Жукова был выполнен: в 17 ноль-ноль высота стала наша, и назад Сталин не передвинул флажок, хотя от деревни и осталось-то всего пять обугленных печушек.
В ящике наступило молчание. Все понимали, что за эти пять несчастных печушек погубили 30 тысяч русских солдат.
— А что, командарм мог не подчиниться Жукову? — спросил кто-то сверху.
Каким-то шестым чувством Конягин понял, что разговор принимает рискованный оборот. И бодро, будто и не говорил обо всей этой трагедии, перевел разговор на другую тему.