Время и мы. № 85 (1985)

СОДЕРЖАНИЕ

ПРОЗА

• Феликс РОЗИНЕР. Лиловый дым
• М. ШЕПЕЛЕВ. В поисках себя
• Михаил МОРГУЛИС. Последний день

ПОЭЗИЯ

• Яков РАБИНЕР. Россия — сон и явь
• Наум ВЕК. Стрела верлибра
• Лия ВЛАДИМИРОВА. Звон дождя

ПУБЛИЦИСТИКА. СОЦИОЛОГИЯ. ПОЛИТИКА

• Владимир СОЛОВЬЕВ, Елена КЛЕПИКОВА. Происхождение кремлевских мафий
• Владимир ШЛЯПЕНТОХ. Три письма в Россию
• Соломон ЦИРЮЛЬНИКОВ. Израильское двоевластие

НАШЕ ИНТЕРВЬЮ

• Слава ЦУКЕРМАН. Как создавалось "Жидкое небо"

ИЗ ПРОШЛОГО И НАСТОЯЩЕГО

• Ирина ГРИВНИНА. Лефортовские собеседники
• ИВАНОВ-РАЗУМНИК. Судьбы писателей

НАША ПОЧТА

• Ефим МАНЕВИЧ. Синдром беспардонности

ВЕРНИСАЖ "ВРЕМЯ И МЫ"

• Метафорическая игра Риммы Герловиной

ИВАНОВ-РАЗУМНИК РАССКАЗЫВАЕТ

В камере № 113 Бутырской тюрьмы, в конце 1938 года сидело нас не так много — всего человек 60 на 24 места; среди нас один моряк, который служил свыше года в Париже, в торговом секторе полпредства; а полпредом (т. е. послом) был тогда "товарищ Потемкин", к началу 1939 года ставший заместителем и помощником Молотова (а может быть, к тому времени уже дисквалифицированный и назначенный народным комиссаром просвещения РСФСР, не помню) . Так вот, моряк этот вернулся как-то вечером с допроса в очень подавленном настроении и с явными признаками на лице весьма веских "аргументов" следователя. Впрочем, он был подавлен не самим фактом этих аргументов, а своим "добровольным" признанием в том, в чем он был столь же виновен, как я в покупке берданки. А именно: он признался, что в 1937 году, в Париже, полпред Потемкин организовал среди членов полпредства боевую троцкистскую организацию, в которой и он, моряк, принимал участие...
Конечно, все это фантастично: фантастично то, что органы НКВД составляют лживый протокол о человеке, являющемся в это же самое время заместителем комиссара по иностранным делам; еще фантастичнее то, что такому протоколу не дается никакого хода. Он остается лежать в делах НКВД — "на всякий случай": авось пригодится, авось можно будет арестовать и товарища Потемкина, так вот обвинение уже и готово, и достоверный лжесвидетель налицо...
"То ли еще бывало!" — в эти ежовские времена...
После этого предисловия возвращаюсь к обвинению против меня; помню, что оно было предъявлено мне в виде новогоднего подарка 31 декабря 1937 года.
"В апреле 1936 года, временно пребывая в Ленинграде, имел в подпольной явочной квартире свидание с академиком Е. В. Тарле, с которым вел беседу по поводу участия в ответственном министерстве после свержения советской власти".
Та же история, что и с Потемкиным. Академика Тарле я никогда в жизни не видел, ни "подпольно", ни "надпольно", даже портрета его не видал — и не знаю: с бородой он или бритый, с шевелюрой или лысый... Но представьте себе, что я согласился бы показать все то, что требовал следователь: в архивах НКВД лежало бы готовое обвинение, если бы представился удобный случай изъять из обращения академика Тарле. А я по наивности подумал тогда, что почтенный академик, обвиняемый в таком преступлении, наверное уже арестован... Ничуть не бывало! Он и не подозревал, какие сети хочет сплести вокруг него НКВД, благоденствовал и продолжает благоденствовать даже до сего дня.
Повторяю: все это на грани фантастики; но ведь в стране Советов всем известно, что девяносто девять процентов обвинений, предъявляемых ЧК, ГПУ, НКВД, Гособезом или как бы они там ни назывались — сплошная ложь, фантастика, никого из обвиняемых не удивляющая.
В заключение — существенная оговорка: да не подумает читатель, что, рассказывая обо всем пережитом, я считаю себя страдальцем, столь жестоко претерпевшим от советской власти: годы тюрем и скитаний! В том-то и дело, что сравнительно с другими (миллионами!) претерпел я очень мало: не был приговорен к изолятору, не сидел в концлагерях, в ссылке был в больших городах, во время допросов никогда не подвергался никаким веским "аргументам" следователя, — многие ли могли этим похвастаться? Конечно — европейские понятия о праве совершенно иные; но ведь я рассказываю о жизни в стране Советов, где моя судьба была еще одной из легчайших.