Время и мы. № 131 (1996)

СОДЕРЖАНИЕ

ПРОЗА

• Борис НОСИК. Анна и Амедео
• Татьяна МУШАТ. Боги внемлют

ПОЭЗИЯ

• Григорий МАРК. Рифмами остриженные строчки
• Владимир ДОБИН. Живых и мертвых слышу голоса

РОССИЯ НА ПЕРЕПУТЬЕ

• Владимир ШЛЯПЕНТОХ. Страхи российского гражданина
• Андрей ГРИЦМАН. «Девочки и мальчики»

МОМЕНТ ИСТИНЫ

• Миша ГОФМАН. Американская мечта. Цена успеха

ЛИТЕРАТУРА И КРИТИКА

• Иосиф КОСИНСКИЙ. Жизнь и метания Юрия Нагибина

ИНТЕРВЬЮ «ВРЕМЯ И МЫ»

• Виктор ПЕРЕЛЬМАН. Россия и мир глазами Эрнста Неизвестного

ИЗ ПРОШЛОГО И НАСТОЯЩЕГО

• Петр РАБИНОВИЧ. Дела и судьбы

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

• Владислав ХОДАСЕВИЧ. Из жизни и литературы

ВЕРНИСАЖ «ВРЕМЯ И МЫ»

• Городской романс. Юля Беломлинская

ФРАГМЕНТ ИЗ ЭССЕ ВЛАДИСЛАВА ХОДАСЕВИЧА

Мы — писатели, живем не своей только жизнью. Рассеянные по странам и временам, мы имеем и некую сверхличную биографию. События чужих жизней мы иногда вспоминаем, как события нашей собственной. История литературы есть история нашего рода; в известном, условном смысле — история каждого из нас.
Стих Лермонтова о том, что Пушкин пал
С свинцом в груди и с жаждой мести —
смутил немало учителей словесности. Его не раз объявляли ошибочным: непременно хотели представить Пушкина смирненьким, всепрощающим, какою-то «скромной жертвой», «незаметным героем», к которому «жажда мести» никак не подходит.
Кажется, все-таки Лермонтов был прав, как по-своему прав был Владимир Соловьев, державшийся приблизительно того же мнения, только делавший другие выводы. Пушкин часто был зол и мстителен. Кн. П. А. Вяземский, которого никак и никто не сумел бы уличить в недостатке благоговения к Пушкину, в желании очернить его память, говорит прямо и ясно:
«При всем добросердечии Пушкин был довольно злопамятен, и не столько по враждебному свойству или увлечению, сколько по расчету; он, так сказать, вменял себе в обязанность, поставил себе за правило помнить зло и не отпускать должникам своим. Кто был в долгу у него, или кого почитал он, что в долгу, тот, рано или поздно, расплачивался с ним, волею или неволею. Для подмоги памяти своей он держался в этом отношении бухгалтерного порядка: он вел письменный счет своим должникам настоящим или предполагаемым; он выжидал только случая, когда удобнее взыскать недоимку. Он не спешил взысканием, но отметка должен не стиралась с имени. Это буквально было так. На лоскутках бумаги были написаны у него некоторые имена, ожидавшие очереди своей; иногда были уже заранее заготовлены про них отметки, как и когда взыскать долг, значившийся за тем или другим».
В биографии Пушкина, в его письмах, в статьях, в стихах десятки раз это подтверждается. Достаточно вспомнить его эпиграммы, его совет Плетневу: «Будь зубаст!», его афоризмы, вроде «Лишняя брань не беда», его желчные статьи о Булгарине, его угрозу Великопольскому: «Неужели Вы захотите со мною поссориться не на шутку и заставить меня, вашего миролюбивого друга, включить неприязненные строфы в 8-ю главу Онегина», его нестерпимо оскорбительное письмо Геккерну, наконец — то, как шесть лет лелеял он злобу на Толстого-Американца и в первый же день по возвращении из ссылки послал ему вызов. На обдуманной и холодной мстительности построен «Выстрел».
Да, он был зол. Отчего? Был ли это «плохой характер» или мелкая злость ничтожества? Нет. Недаром Вяземский начинает со слов о добросердечии Пушкина — и вовсе не лицемерит. Сам Пушкин писал: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могучего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал как мы, он мерзок как мы! Врете, подлецы; он мал, и мерзок — не так как вы — иначе!» Сам Пушкин был сделан не из той глины, что прочие люди. Он был и зол, и мстителен — не так, как они — иначе.