Время и мы. № 70 (1983)

СОДЕРЖАНИЕ

ПРОЗА

• Марк КОГАН. Мама, папа и я. Неудивительная, но правдиваяистория возмужания Якова Ройтмана, написанная им самим

ПОЭЗИЯ

• Ефим ЭТКИНД. Страсть созерцанья. (Памяти Глеба Семенова)
• Глеб СЕМЕНОВ. По темным улицам разлуки
• Сергей ЗАЛИН. Неисповедимость судьбы

ПУБЛИЦИСТИКА. СОЦИОЛОГИЯ. КРИТИКА

• Илья ЛЕВКОВ. Новые американцы в анфас и в профиль
• Виктор ПЕРЕЛЬМАН. О смысле и цели нашей эмиграции
• Владимир ШЛЯПЕНТОХ. Письмо из Гарварда
• Соломон ЦИРЮЛЬНИКОВ. Фасад и изнанка Ливанской войны
• Леонид МАХЛИС. Антисемиты ли немцы?
• Дора ШТУРМАН. Школа в точке излома
• Михаил ХЕЙФЕЦ. Тайна зловещих признаний

ИЗ ПРОШЛОГО И НАСТОЯЩЕГО

• Тибор МЕРАИ. Тринадцать дней, которые потрясли Кремль

ВЕРНИСАЖ "ВРЕМЯ И МЫ"

• Еще одна грань таланта

МИХАИЛ ХЕЙФЕЦ ЧИТАЕТ КНИГУ АЛЕКСАНДРА ОРЛОВА

Только в Израиле мне удалось прочитать воспоминания бывшего участника сионистского подполья И. Когана, из которых я с удивлением узнал, что вплоть до 1935 года в Союзе существовало настолько разветвленное еврейское подполье, что автор мемуаров, бывший политссыльный, приезжая в другой город, мог через надежных людей всюду доставать фальшивый паспорт, документы с места работы, о прописке и т. д., а руководители этой организации не раз собирались на всероссийские конференции. Из книги другого, чудом выжившего узника лагерей, бывшего генсека компартии Палестины И. Бергера (Барзилая) стало известно про подпольную организацию сорока шести ленинградских комсомольцев, которых арестовали в один день с Леонидом Николаевым, тайно судили и тайно расстреляли — всех до единого. С одним из этих героев — Дмитрием Ивановым — Бергер сидел в камере незадолго до казни этого человека, и тот рассказал о суде над их так называемой "котолыновской террористической группой". Один из юношей — Володя Левин — произнес последнее слово.
"Я знаю, что это мое последнее слово не только на суде, но и в жизни. И хотя тут в зале присутствуют только ваши люди, я все-таки скажу всю правду... Когда на одной чаше весов — жизнь одного человека, а на другой миллионы, которых он привел к несчастью...
Как только Левин произнес имя Сталина, его сейчас же вывели из зала суда. Остальные подсудимые вели себя так же, отвергли обвинения в заговоре с целью убийства Кирова и открыто признавались в ненависти к методам Сталина и НКВД.
— Наше несчастье в том, — говорил тогда смертник Иванов Бергеру, — что нас очень много".
Историческим выразителем этого "протестующего множества" и стал Леонид Николаев, портрет которого так скупо дан в книге Орлова.
Он не хотел стрелять в Кирова — возможно, лучшего из тех, кто сидел тогда в большевистском руководстве. Эту цель ему заботливо предложили, вывели на нее, вложили в руки револьвер, убрали охрану вокруг секретаря ЦК — люди комиссара государственной безопасности Запорожца.
Николаев в ответ на вопрос Сталина: "Зачем вы убили такого хорошего человека?" — ответил четко. "Я стрелял не в него. Я стрелял в партию". — "Откуда у вас револьвер?" — заинтересовался Сталин. И последовал ошеломляющий ответ: "Спросите у Запорожца". Увидев Запорожца на допросе, Николаев узнал в нем того незнакомца, который общался с ним недавно в роли "простого человека", и разгадал игру следствия.
"Террорист" Николаев, выстрелив в Кирова, упал в обморок — его взяли в бессознательном состоянии. Думается, он мог вслед за Верой Засулич повторить: "Тяжело, очень тяжело поднять руку на человека. Но бывают моменты, когда это надо сделать".
Энкаведисты (как позже в случае с Орджоникидзе) пустили в ход две версии убийства Кирова: одну для населения, мол, убил "зиновьевец", другую для партийных кругов. Бывший обитатель Смольного С. Гоникман рассказывал мне в 1958 году, после реабилитации: "Как мы могли догадаться, что нам предстоит? Нам сообщили, что Киров был любовником жены Николаева, и это просто убийство из ревности. Мол, Николаева уже раз задерживали в Смольном с револьвером, так сам Мироныч по благородству отпустил ревнивца". Эта версия бытует до сих пор якобы как истинная. Книга Орлова восстанавливает в памяти поколений историю Леонида Николаева.