Время и мы. № 55 (1980)

СОДЕРЖАНИЕ

ПРОЗА

• Ю. КАРАБЧИЕВСКИЙ. Жизнь Александра Зильбера
• Юрий ДРУЖНИКОВ. Тридцатое февраля
• Александр ТУЧКОВ. Шинель

ПОЭЗИЯ

• Инна ЛИСНЯНСКАЯ. Дар в одиночестве жить
• Надежда ПАСТЕРНАК. Преломление

ДЕНЬ СЕГОДНЯШНИЙ

• Виктор ФЕДОСЕЕВ. Олимпийский мир и олимпийская война

ПУБЛИЦИСТИКА, СОЦИОЛОГИЯ, ПОЛИТИКА

• Франтишек СИЛНИЦКИЙ. Угроза коммунизма и мораль России
• Соломон ЦИРЮЛЬНИКОВ. Путч в Израиле: миф или реальность?

ПИСАТЕЛЬ И МИР

• Наталия ГРОСС. Шрамы российского Одиссея
• Фридрих ГОРЕНШТЕЙН. Мой Чехов осени и зимы 1968 года

ИЗ ПРОШЛОГО И НАСТОЯЩЕГО

• Леопольд АВЗЕГЕР. Я вскрывал Ваши письма
• Дора ШТУРМАН. Тетрадь на столе
• Дневник Я. Б. ПОЛОНСКОГО. Иван Бунин во Франции

ВЕРНИСАЖ "ВРЕМЯ И МЫ"

• Жизнь, облеченная в символы

ВЧИТАЙТЕСЬ В МУДРЫЕ СЛОВА ДОРЫ ШТУРМАН, БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ В ОЦЕНКЕ СОБЫТИЙ, ПОСТУПКОВ, ЛИЦ

Воспоминания — опасный жанр. Нельзя рассказать о факте, не толкуя его по-своему, а истолкование — это уже суд. Хуже того: рассказ о фактах есть по существу своему не просто рассказ о фактах, но повествование об авторском восприятии некоей связи событий, судеб и лиц. Но ведь только верность этому восприятию и образует из воспоминаний особый литературный жанр, не тождественный ни рассказу, ни хронике.
Проникновение автора в действия, совершенные не им, всегда сохраняет вероятность ошибки и в какой-то степени является его версией. Вопроса о том, называть или не называть имя в случаях, подобных рассказанному, никто никогда не решит "раз навсегда", за себя и за всех. Ни в одном случае ответственность не может быть снята с плеч пишущего и возложена на некое спасительно-общее правило. Я эту ответственность принимаю — постольку, поскольку рассказ мой выходит за пределы нескольких личных судеб, о которых идет в нем речь.
Стоя перед лицом опасности и сохраняя при этом малейшую возможность выбора, все мы поступаем так, как нам легче бывает поступить. Неправая власть, обрушивая на человека всю свою мощь, сужает стоящий перед ним выбор до альтернативы "подчинение или несчастье". Смысл понятия "несчастье" варьируется от нервотрепки и денежного ущерба до "полной гибели всерьез" /Б. Пастернак/. Я не представляю себе среди нас, бывших советских и нынешних советских людей, человека, которого ни разу в жизни не испугала и не остановила опасность, встающая за неподчинением власти. Разница между нами в том, что для каждого границы допустимого подчинения и смысл понятия "несчастье" различны. Г. Померанц блестяще "градуировал" эти различия в своем известном рассуждении о разных группах интеллигенции. Прекрасно, если эти границы с младенчества присущи личности, никогда ею не преступаются и при этом сопряжены с высокой нравственностью. Но чаще всего каждый из нас постепенно вырабатывает для себя эти границы, совершая шаги, которые потом сам же и воспринимает как правильные или ошибочные, спасительные или роковые. А бывает и так: ситуация, которой боялся сдавшийся, возникает, несмотря на его уступки. И она оказывается менее страшной, чем нравственные терзания, испытанные при сдаче. И человек отказывается изменять себе, если есть чему в себе изменять...
Мне история Стеллы в первой своей части велит судить осторожно, видеть за сдавшимся давящую на него силу, а во второй — запрещает распространять один человеческий Поступок на целую Жизнь — Момент на Процесс. Поступок может быть преодолен в Процессе. Разумеется, мы никогда не получим и здесь всеобъемлющих, годных для всей массы случаев "абсолютных" решений типа "верить - не верить". Среди переживших последнее шестидесятилетие советских поданных нет людей, ни разу в жизни не принужденных к различной тяжести компромиссам с властью. Но, по моему глубокому убеждению, во множестве случаев даже непоправимый поступок не исключает очищения, освобождения от подчиненности страху или преступной идее. Как измерить истинность-искренность такой эволюции? Вряд ли возможно общее руководство к решению подобных задач. В отличие от солдата, стреляющего по городу, где есть и виноватые, и безвинные, — пишущий никем не может быть освобожден от тяжелой задачи истолкования отдельных судеб. Именно по этой причине верность автора своему представлению о событиях — условие, вне которого его работа безнравственна.