Время и мы. № 54 (1980)

СОДЕРЖАНИЕ

ПРОЗА

• Евгений ЦВЕТКОВ. Наверно, вы никогда не любили
• Аркадий ЛЬВОВ. Инструктаж в Риме

ПОЭЗИЯ

• Семен ЛИПКИН. Туман в горах
• Юрий ИОФЕ. Итальянские стихи
• Лия ВЛАДИМИРОВА. Под ливень слез и путаницу фраз

ФИЛОСОФИЯ, ПУБЛИЦИСТИКА, СОЦИОЛОГИЯ

• Исайя БЕРЛИН. Что принес нам двадцатый век
• Исраэль ШАМИР. Тринадцатая поправка
• Игорь НОЛЯИН. Империя и народ
• Лидия ВОРОНИНА. Две истины советского человека

ПОЛЕМИКА

• Н. ПРАТ. Серьезная дискуссия и эмигрантские ссоры

ИЗ ПРОШЛОГО И НАСТОЯЩЕГО

• Наталия БЕЛИНКОВА. Аркадий Белинков — 1970 год

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

• Письма Н. Лескова

ВЕРНИСАЖ "ВРЕМЯ И МЫ"

• Политическая живопись Эдуардо Арройо

ФРАГМЕНТ ИЗ ВЫСТУПЛЕНИЯ АРКАДИЯ БЕЛИНКОВА НА СИМПОЗИУМЕ ПО СОВЕТСКОЙ ЦЕНЗУРЕ

Осенью 1956 года я не попал в Дом литераторов на дискуссию, которая была посвящена обсуждению романа Дудинцева "Не хлебом единым". Моей жене повезло. Проскользнув вместе с Симоновым через кухню, она попала в зрительный зал. А я, как и другие неудачники, остался за воротами. Медленно и угрюмо возвращался я по длинной улице Воровского от дома номер 50 к дому номер 1, к арбатскому метро. Шел я не один, а с одним очень старым, очень известным писателем и разговаривали мы на обычные литературные темы. "Как у вас в "Вопросах литературы?", — "Плохо. А как у вас в "Новом мире"? — "Плохо".
Обычный литературный московский разговор.
По длинной, черной, ночной московской улице за нами медленно ехал длинный, черный писательский автомобиль.
Происходило это в 56-м году, почти 15 лет назад. Мой спутник тогда сказал: "В мемуары это не войдет, хотя, возможно, "в стол" и напишу. Но, может быть, этак лет через 10 или 15, в иные времена, напишете или расскажете вы". Прошло 15 лет.
"В 54-м г. у меня на даче, — рассказывал мне мой спутник, — сидели все мы растерянные, не понимающие, что к чему. Все пошло черт знает куда. Появились какие-то и что-то пишут, пишут то, что мы сами писали этак лет 30 тому назад. Все это было странно, непривычно и, казалось, не нужно. Как писать? Что писать? Все было непонятно. И тогда Костя, Виктор и Саша сказали мне: "Слушай! Поди к Нему и объясни. Пусть Он тебе скажет". Я пошел к Нему. Прихожу и говорю: "Вот одни пишут это, другие пишут то. Что делать, мы не знаем. Ну, руководите нами, как всегда было!" И тогда Он сказал: "Нет! Это дело ваше. Вы — хозяева в своем литературном доме. Делайте то, что считаете нужным. Времена культа личности миновали безвозвратно".
Дело, о котором упомянуто в этом коротком рассказе,— это советская литература. Костя — это Федин, Виктор — это Шкловский, Саша — это Бек. Рассказал мне эту историю Илья Григорьевич Эренбург.
"Вы помните, — спросил я тогда Илью Григорьевича, — сцену из Сухово-Кобылина?" "Да", — сказал Илья Григорьевич.
А сцена была такая:
"В а р а в и н: Господа, схватите каждого из вас за шиворот!
Каждый хватает другого за шиворот. Омега подбегает к Варавину.
О м е г а: Меня некому схватить за шиворот!
В а р а в и н: Господин Омега, хватайте себя за шиворот сами!"
Кроме того учреждения, которое называется цензурой и на которое мы все ужасно обижаемся, есть еще одно обстоятельство — советская диктатура. Мы забываем, что историю советской цензуры нужно изучать в очень широком историко-литературном — общественном — социальном контексте.
Не случайно, что этот эпизод из своей жизни И. Эренбург рассказал мне накануне первого жестокого литературного разгрома, который был учинен в послесталинские времена.
Да, я не упомянул о том, что "Он" — это Хрущев.