Время и мы. № 49 (1980)

СОДЕРЖАНИЕ

ПРОЗА

• Виктор НЕКРАСОВ. Из дальних странствий возвратясь
• Раиса ОРЛОВА, Лев КОПЕЛЕВ. В конце крутого маршрута
• Евгения ГИНЗБУРГ. Меа culpa

ПОЭЗИЯ

• Ефим ЭТКИНД. У времени и вечности в плену
• Инна ЛИСНЯНСКАЯ. Определенность
• Надежда ПАСТЕРНАК. Боль во мне

ПУБЛИЦИСТИКА, СОЦИОЛОГИЯ, КРИТИКА

• Лев НАВРОЗОВ. Посредственность и спасение Запада
• И. НОЛЯИН. Брежнев: правитель или марионетка?
• Н. ПРАТ. Славянофилы в зеркале политики

ИЗ ПРОШЛОГО И НАСТОЯЩЕГО

• Самуил МИКУНИС. Прозрение
• Кирилл ХЕНКИН. Охотник вверх ногами

ВЕРНИСАЖ "ВРЕМЯ И МЫ"

• Идеограммы Валерио Адами

ФРАГМЕНТ ИЗ ПУТЕВЫХ ЗАМЕТОК ВИКТОРА НЕКРАСОВА

…мысли лезли в голову, не могли не лезть, пока мои неутомимые друзья запечатлевали на пленку очаровательную косоглазую детвору, заполнившую парк, а я, приморившись, устроился на лавочке, покуривал, любуясь все той же детворой.
Война...
Стоит ли вспоминать? Столько уже о ней написано, снято, спето. И все-таки вспоминаешь. Очевидно, надо.
Япония, агрессивная Япония, начавшая войну отнюдь не по-самурайски Пирл-Харбором, надолго, навечно запомнила ее конец.
6 августа 1945 года... 8.15 утра... Летающая крепость Б-29... На высоте 570 метров над городом с четырьмястами тысяч жителей взорвалась бомба... 118661 убитых... 79130 раненых... Город превращен в пустыню...
Разглядываю сейчас альбом, привезенный из Хиросимы. Вспоминаю Мемориальный музей. Искалеченные, скрюченные тела. Скелет трамвайного вагона. Расплавленный Будда. Сплавившиеся в кучу монеты. Черепа. И ожоги, ожоги, ожоги...
Мертвых не вернешь. Город восстановили. "Сестрику, братику, попрацюемо на Хрещатику". Павло Тычина. Такой, как Крещатик, — а мы оплакиваем его, хотя сами и взорвали,— была вся Хиросима. Может, у них был свой Тычина. Помог восстановить город. И восстановили. Не отличишь от других. О прошлом напоминают только закопченные стены, пустые просветы окон и каркас купола "Хиросима Индэстри Промоушен холл", остальное — Феникс из пепла — прямые проспекты, высокие дома, рекламы, пробки на улицах, и то тут, то там, на стенах, на крышах "No more Hiroshima!" — Больше никогда Хиросимы!
Война есть война. На войне убивают. Когда-то это делали на поле брани, опустив забрало, рубя мечом по латам или тыча в них копьем, стреляли из инкрустированных перламутром мушкетов, мушкетонов, аркебузов. Потом из пушек — маленьких, средних, наших трехдюймовых, французских "суасант-кэнз". Из Большой Берты. Потом появились бомбы — маленькие, средние, большие. С "Ильи Муромца", "Русского витязя", "Юнкерса-88", "Ту-2", "В-29". И, наконец, с этого же самого "В-29", "Энола Гэй", по имени матери полковника Пол Тиббетса. Это он в 8 часов 13 минут 30 секунд 6-го августа 1945 года отдал приказ своему бомбардиру майору Тому Фэрби, — не знаю, как он звучит по-английски, по-французски "A vous"— по нашему, очевидно, "Огонь!". Потребовалось четыре секунды, чтоб бомба, оторвавшись от самолета на высоте 30 тысяч футов, еще через сорок пять секунд взорвалась и... в истории войны началась новая эра.
Сколько раз задавали мы себе вопрос: а о чем он думал, этот самый Пол Тиббетс, когда продирал глаза утром того памятного всему миру дня, когда садился в самолет, когда отдал приказ, возможно даже, перекрестясь?.. И как ему жить после всего содеянного им? Обыкновенному американскому полковнику, получившему, вероятно, орден и ставшему потом, возможно, генералом, молодому человеку с совершенно человеческим, простым, даже симпатичным лицом, почти русским, сказал бы я. Не будь у него раздвоенного, очень уж американского подбородка, ну совсем наш, ни дать, ни взять... Кто?
Кто?
А тот самый, который... Которые...
Вспоминаю наши "ИЛ-2" над Сталинградом. В первые месяцы. Как смело, бесстрашно они, два-три, максимум четыре, летели на немцев через наш Мамаев курган, а потом, не досчитываясь одного-двух, возвращались назад, над самыми нашими головами, изрешеченные, простреленные... Герои... Мы молились на них, вот это ребята!
Война есть война. И на ней убивают. Врага... А если не врага?
Мне рассказывала одна осетинка, а может, кабардинка или балкарка — не помню уже, нечто страшное. Ее вместе со всей семьей /отец ее был то ли секретарем райкома, то ли обкома/, выслали в отдаленные края. В 24 часа... Так вот, она мне рассказывала, а я не верил своим ушам, что те аулы в горах, до которых трудно было добраться, просто разбомбили. Прилетели наши самолеты и сбросили бомбы на наших же людей. То ли осетин, то ли кабардинцев, то ли балкарцев — все они назывались изменниками, предателями, врагами народа.
Девять человек экипажа "Боинга", принесшего смерть Хиросиме, хорошо известны. Имена, фамилии, биографии, фотографии их были во всех газетах мира. Говорили даже, что кое-кто из них сошел с ума, чуть ли не сам Пол Тиббетс... Летчики. Солдаты. Солдаты выполняют приказ. И они его выполнили. Нанесли смертельный удар врагу. Японцы были врагами. Даже старики и женщины Хиросимы.
А старики и женщины тех самых аулов? Враги? Сталин сказал кому-то, что враги. И всех их надо выселить. А кого не удастся — уничтожить! И сели наши ребята в "Петляковых" или просто в ЯКи и полетели... И разбомбили. И вернулись назад. И, вероятнее всего, напились.
Кто они? И о чем они думали, когда летели? И когда возвращались? Когда пили? И не сошел ли кто-нибудь из них с ума? А может, их просто-напросто расстреляли. Чтоб не болтали. В те времена все решалось просто, оперативно, без особых колебаний...
Вот какие невеселые мысли теснились в моем мозгу, когда я сидел на лавочке и курил в Парке Мира разрушенного американцами и восстановленного японцами города Хиросимы и смотрел на косоглазых пузырей, ползавших у моих ног.
Так надо ли вспоминать о войне? Попробуй, не вспоминай.