Время и мы. № 24 (1977)

СОДЕРЖАНИЕ

ПРОЗА

• Александр ГАЛИЧ. "Блошиный рынок"
• Сергей Довлатов. "Невидимая книга"

ПОЭЗИЯ

• Ю. КАРАБЧИЕВСКИЙ. "Трамвайная Москва"
• А. ХВОСТЕНКО, А. ВОЛОХОНСКИЙ. "Песня"
• К. КУЗЬМИНСКИЙ. "Вавилонская башня"

ПУБЛИЦИСТИКА, КРИТИКА

• "Крушение чуда: причины и следствия". Беседа с д-ром Г. РОЗЕНБЛЮМОМ
• Леонид ГЕЛЛЕР. "Мироздание Ивана Ефремова"
• Елена КЛЕПИКОВА. "Земля Иванов да Емель"

ИЗ ПРОШЛОГО И НАСТОЯЩЕГО

• Виктор НЕКИПЕЛОВ. "Институт дураков"

ВЕРНИСАЖ "ВРЕМЯ И МЫ"

• "Один вечер в доме Пановых"

ФРАГМЕНТ ИЗ ПОВЕСТИ АЛЕКСАНДРА ГАЛИЧА

Он посмотрел, наконец, на Ершова и вдруг почти искательно улыбнулся:
— А у нас к вам просьба, Николай Петрович! Мы тут с товарищами посоветовались — и из МВД, и еще кое с кем — поработайте в двенадцатом отделении — временно, так сказать, исполняющим обязанности, а?!
...Какой-то остроумец заметил, что самые вечные здания — это временные бараки. Чуть переиначив его слова, можно сказать, что нет должности более постоянной, чем должность "временно исполняющего обязанности".
Вот уже три года без малого тянул Ершов лямку начальника отделения милиции. Изредка он звонил Кандыбе, напоминал о себе и всегда выслушивал один и тот же торопливый ответ:
— Подожди, Ершов, подожди!
...Обо всем этом, и особенно о прошлом Николая Петровича Ершова, знали немногие. И уже вовсе ничего, разумеется, не знал Таратута. Он видел перед собой пожилого человека — полноватого, лысоватого, с курносым носом — картошкой, в нескладно сидящей форме. Колобком перекатываясь из угла в угол по своему кабинету, Ершов всплескивал короткими ручками, сердито фыркал:
— Это надо же!.. Демонстрацию устраивают!.. Свободу Ла-пидусу! Нашли себе героя-жулика!..
— Лапидус не жулик, — вяло возразил Таратута, он благородный человек! Он сам за свой счет покупал сахар и...
Ершов быстро и весело, как китайский болванчик, закивал круглой головой:
— Вот, вот, вот! Покупал за свой счет сахар и добавлял его в этот кисельный порошок. Причем добавлял в соотношении пятьдесят на пятьдесят... А теперь — посчитайте! — Он остановился и стал считать, загибая толстые пальцы, — полкило порошка стоит восемьдесят копеек! Так?! Полкило сахара — а сахар Лапидус покупал не по розничной цене, а все на той же оптовой базе — двадцать пять копеек! Так?! Разница — пятьдесят пять копеек. Вычтем двадцать пять, истраченные Лапидусом, и получим прибыль на каждый килограмм... Сколько? Ну-ка, прикиньте, если не забыли арифметику...
Таратута поглядел на Ершова и даже присвистнул от удивления:
— Тридцать копеек! Ершов засмеялся:
— Точно. Тридцать копеек. С каждого килограмма.
Он снова засмеялся, потер ладонью голову, словно приглаживая волосы, которых не было и в помине:
— Благородный человек! Конечно, надо отдать ему справедливость — до такой комбинации додумается не каждый, но...
Он вдруг остановился перед Таратутой, протянул руку:
— Паспорт.
Таратута, пожав плечами, вытащил из бокового кармана клетчатого пиджака паспорт в картонной обложке, подал его Ершову.
— Фамилия — Таратута, — вслух прочел Ершов, — имя — Семен, отчество — Янович, год рождения — одна тысяча девятьсот тридцать шестой... Место рождения — Варшава...
Он сдвинул брови:
— Варшава? А почему — Варшава?
— А почему — нет?! — нахально возразил Таратута. — Или человек уже не имеет права родиться в Варшаве?!
— Имеет, имеет право! — пробормотал Ершов, слегка зажмурил глаза и услышал внезапно негромкую музыку и нежный хрипловатый женский голос поющий "Вшистко мни едно", и в лицо ему ударил запах кофе, настоящего кофе, который подавали в той знаменитой "кавярне", на Маршалковской... Черт, он уже и не вспомнит теперь, как она называлась!..
Он встряхнул головой и снова уткнулся в паспорт:
— Национальность — прочерк. Он поглядел на Таратуту:
— А это что значит?
— А это значит, что я не знаю своей национальности! — сказал Таратута. — Были Таратуты евреи, были Таратуты поляки...
— Понятно! — сказал Ершов, уже начиная обо всем догадываться. — В каком году вы приехали в Советский Союз?
— В тридцать восьмом.
— Где жили?
— Сначала в Москве. С родителями. А потом в Свердловске. Там я уже был один. В детском доме.
— Кто-нибудь из родителей жив?
— Нет.
— Понятно! — повторил Ершов.
Теперь ему и вправду все было понятно. И опять, прищурив глаза, он даже попытался выкопать в памяти, а не встречались ли ему среди тех тысяч и тысяч, чьи горемычные жизни на какое-то время пересекались с его собственной жизнью — на пересылках, на этапах, в лагерях — не встречался ли ему польский коммунист по фамилии Таратута?! Впрочем, пойди — вспомни! Столько их было — особенно жалких из-за плохого знания языка, особенно растерянных — из-за полного непонимания — что же это происходит, с лихорадочно-блестящими глазами доходяг!..
Ершов внимательно поглядел на Таратуту.
Кого-то он ему напоминал, этот тип — в своих больших роговых очках, с рыжеватой курчавой головой — кого-то он мучительно напоминал.
— А в Одессе вы давно?
— Девять лет.
— Где работаете?
— В Морском техникуме. Преподаю французский язык. Факультативно, два раза в неделю. И еще работаю тренером шахматной команды школьников во Дворце Пионеров.
— Ишь ты! — усмехнулся Ершов. — А в милицию вас когда в последний раз приводили?
— Двадцать пятого августа, товарищ начальник, в двенадцать часов дня! — браво отрапортовал старшина Сачков.
Он стоял, как каланча, одна рука по швам, а другой он придерживал ручку двери на тот случай, если задержанный задумает совершить побег.
— За что? — спросил Ершов.
— А он, товарищ начальник, на пляже в Аркадии подписи собирал... Под письмом в Горсовет, чтоб разрешили купаться голыми.
— А-а-а! — насмешливо протянул Ершов, — слыхал! Это теперь, старшина, такая мода. Сперва голые люди жили на деревьях, потом — голые спустились на землю, потом начали шкуры на себя натягивать... А теперь все назад — походят голые по земле, а там, глядишь, и на деревья залезут...
Он резко всем телом повернулся к Таратуте:
— Ну, а вам-то все это зачем?
Таратута вздохнул:
— Скучно.
— А мне, думаете, не скучно?! — хотел было сказать Ершов, но удержался и только коротко посоветовал, — купите телевизор! Где вы живете?
— В гостинице "Дружба".
Лохматые брови Ершова удивленно полезли наверх:
— Как так?
— А очень просто, — сказал Таратута, покачивая ногой. — Я жил на Александровской, в доме-башне. Когда полгода назад дом этот рухнул, то уцелевших жильцов Горсовет, до предоставления им постоянной жилплощади, расселил по разным гостиницам... Мне досталась гостиница "Дружба".
— Та-а-ак! — протянул Ершов.
Он сел, наконец, за свой стол, откинулся в неудобном скрипучем канцелярском кресле, помолчал, поглядел на Таратуту, вздохнул:
— И все-таки, хоть убейте, не понимаю я вас... Французский язык, шахматы и вдруг — Лапидус! На кой он вам сдался? Кто он вам? Дядя?! Тетя?! Что за дурацкий повод для самоутверждения?! Ну, например, эти — как их называют — "инакомыслящие"... Я их, конечно, не одобряю, но у них есть хоть какие-то идеи, а у вас?
— А у меня тоже есть идеи! — с вызовом сказал Таратута.
— Нет у вас никаких идей!
— Нет, есть! В конце концов, могу я иметь свою точку зрения?!
— Можете! — сказал Ершов и вдруг рассердился. — Вы можете иметь свою точку зрения, пожалуйста. А я могу вас за эту точку зрения посадить на пятнадцать суток! — он слегка повысил голос. — И сдается мне, гражданин Таратута, что на сей раз я этой возможностью воспользуюсь!